Сложная строчка

(рассказ)

«Нет, так совсем никуда не годится», — подумал Писатель и закрыл глаза.

Он откатился внутрь себя, пытаясь найти там чувство для создания живого образа в новую книгу. Но именно «то» чувство, движение, которое он пытался поймать, оказалось каким-то очень зыбким, словно смещение воздуха в душном и закупоренном помещении.

«Да, чёрт бы его побрал, — выругался он и тут же замолил про себя брошенное от расстройства бранное слово, — Может плюнуть? Ну как я это напишу?»

Его рейтинги уже несколько лет били все возможные рекорды по читаемости и продаваемости. Скажи ему об этом десять лет назад – неделю голова кружилась бы, а сейчас вот оно, пришло само-собою. Понятный результат многолетней душевной наготы и работы. Но читатель ждал. Он просил именно тех строк, которые упирались и не выходили. Об этом звенел социальный мир, об этом писали критики. «Что за постный душок девятнадцатого века», — писал кто-то из часто читаемых и публикуемых критиков. — Если бы на том уровне чувственности, который показывает автор, была создана сцена реальной любви – книга стала бы шедевром в веках.» «Сергейченко, кажется, — вспомнил писатель имя человека, который и сам бы мог стать Автором, если бы не боялся показывать себя. — Глупость, — продолжил он свою же мысль, — Когда критикуешь, как раз себя и открываешь со всех сторон. Только дурак этого не заметит». Подумав так, Писатель по привычке начал кувыркать последнюю фразу, укладывая её в короткий и яркий образ, но поймал себя на этом и оборвал.

«Итак, на чём я остановился? – подумал он и снова погрузился в себя. – «Неясное, томное чувство, перекатившееся из груди ниже, стало давить, принося и удовольствие, и раздражение одновременно…», — он попытался пережить сложенные слова, и снова взбесился. – Что за ахинея? Длинный и пустой бред. Да как же это пишется?».

В комнату заглянула мать. Она вошла с улыбкой и несказанным словом, но, считав взгляд сына, смолчала и тут же ушла, бесшумно притворив за собой дверь. Уже час он выворачивал себя всего в одну строчку, так и не вбив в компьютер ни единого слова.

«Бедная девочка уже сгорела от желания, — подумал он о своей героине с жалостью и лёгким сарказмом. – Бедняжка, всё это время стоит себе прижатая к холодной кирпичной стене, в ожидании того, как что-то из груди её возлюбленного перекатится в его пах. Вот я ещё час её подержу на вспыхнувшем чувстве, и тогда, может быть, что-то произойдёт и она «забудет о стылом холоде влажного камня, о цепляющихся взглядами редких прохожих, о собственном страхе и о том, как этот страх неверен и как зависит от напористости и уверенности того, кто так жарко дышит ей в шею. Как жарко. Как же жарко он дышит. И рука его такая горячая. А вторая, лежащая на её шее и давящая вниз, такая холодная. Почему так? Это от стены… И пускай, пускай…»».

«Черт, черт! — выругался он, забыв извиниться перед Создателем. Как назло, стоило забыть про злополучную строчку и дальше складывалось всё как по маслу. Но эта проклятая строка не шла, портила всё. Не то, чтобы «не рождённая», даже «не вызревшая». А текст не хотел её ждать, он убегал дальше, за линией сюжета. – «Он забыл то время, когда его самосознание размещалось в голове, в душе. Сейчас им правило всё что угодно, но не оно. Эта женщина владела частью его тела и сейчас вогнала всего его туда, куда-то ниже, вжала туда, сосредоточила там и тянула на себя. Только сейчас он понял, лживость самообладания и истинного хозяина своей плоти. Его логика, осторожность, сдержанность – всё было отключено. Неясное, томное чувство, перекатившееся из груди ниже…» Да чтобы вас всех, с вашей любовью! – уже в сотый раз выругался он, снова со всего размаху ударившись в стену непреодолимой фразы, — Ладно, начну писать, а там поправлю то, что получится.»

Он двинул пальцем, выбирая из рядов букв первую. С неё должно всё начаться. Пять секунд на букву, тридцать пять на слово, пять минут на фразу. Если не исправлять или переписывать, то не так уж и много. Если бы он только мог представить, «как это?», когда чувство перекатывается из груди куда-то вниз. Всё, что было ему доступно – это ощутить, как мысль перетекает в палец.

В комнату снова вошла мать.

— Я быстренько, — извинилась она, — только поверну тебя и окошко приоткрою.

Её взгляд скользнул в экран, на начатую строку, но тут же переметнулся на лицо сына. Он отвёл глаза и мать, всё поняв, демонстративно отстранилась от монитора. Она что-то говорила, смеялась, зная, что сейчас он не станет её слушать. Из открытого окна, с подоконника скатился запах дождя, украшенный вкусом сирени.

 «Он вдыхал свежесть недавнего дождя сквозь аромат её духов. Как же пахло сиренью и ландышем. Ах, как же благоухал мир рядом с её кожей. Этот аромат втягивался, холодя нос, губы, согревался в его пересохшем горле, вскипал в груди и стекал ниже. Туда, где он не был себе хозяином», — палец по очереди выискивал нужные буквы, выстраивая из них цепочку чувств, смиряя реальность с вымыслом.

Рука матери скользнула по волосам, привычно подправляя их между головой и подушкой. «Спасибо тебе, Господи, — подумал он, — Спасибо за маму, за этот воздух, за то, что я могу писать. И прости за всё сказанное вгорячах, — а строки бежали дальше. — Раскалённый пар снизу распирал, возвращался и жёг тело, дурманил, застилал глаза. Ах, как же благоухал воздух в её волосах.»